• 

Подробности

Опубликовано 06.04.2013 15:23

Просмотров: 5945

Цесаревич Алексей в воспоминаниях

30 июля 1904 года в Петергофе родился Наследник Престола.   Предсказание, полученное Царственной Четой в Дивеевской обители, сбылось.   Крестили младенца в церкви Большого Петергофского дворца 10 августа.   Когда новорожденного Цесаревича помазывали святым миром, Августейший младенец поднял свою ручку как бы благословляя всех, кто находился в храме.   Его восприемниками были король Английский, король Датский, император Германский, некоторые Великие Князья.
Цесаревича решили назвать Алексеем. «Императрица и я решили дать Наследнику имя Алексей; надо же нарушить эту линию Александров и Николаев», — по словам генерала Рауха, сказал ему Император. Полагают, что Наследник получил имя Алексей не только в память Царя Алексея Михайловича, но и в память преп.   Серафима Саровского, в миру Алексея.

ПЬЕР ЖИЛЬЯР (из воспоминаний):

Алексей Николаевич был центром этой тесно сплоченной семьи, на нем сосредотачивались все привязанности, все надежды.   Сестры его обожали, и он был радостью своих родителей.   Когда он был здоров, весь дворец казался как бы преображенным; это был луч солнца, освещавший и вещи, и окружающих.

Счастливо одаренный от природы, он развивался бы вполне правильно и равномерно, если бы этому не препятствовал его недуг.   Каждый кризис требовал недель, а иногда и месяцев покоя, а когда кровотечение бывало более обильно, то в результате наступало общее малокровие, и ему часто на долгое время запрещалась всякая напряженная работа.   Таким образом, можно было использовать только промежутки между заболеваниями, что, несмотря на живость его ума, крайне затрудняло его образование".


"Благодаря необыкновенной простоте и сердечности в обращении Алексей Николаевич привлекал к себе все сердца, как своей внешней, так и духовной красотой; его ясный, открытый взгляд, во всем проявляемая решительность, приятный звонкий голос - вызывали во всех его видевших, чувство глубокой симпатии.   Господь наделил несчастного мальчика прекрасными природными качествами: сильным и быстрым умом, находчивостью, добрым и сострадательным сердцем, очаровательной у Царей простотой", - писал протопресвитер русской армии и флота Георгий Щавельский.

Пьер Жильяр: "В феврале 1906 года я впервые увидел Цесаревича Алексея Николаевича, которому было тогда полтора года.   Вот при каких обстоятельствах это произошло.   В этот день я по обыкновению прибыл в Александровский дворец, куда мои обязанности призывали меня несколько раз в неделю.   Я уже готовился закончить свой урок с Ольгой Николаевной, когда вошла Императрица с Великим Князем Наследником на руках.   Она шла к нам с очевидным намерением показать мне сына, которого я еще не знал.   На лице ее сияла радость матери, которая увидела наконец осуществление самой заветной своей мечты.   Чувствовалось, что она горда и счастлива красотой своего ребенка.   И на самом деле, Цесаревич был в то время самым дивным ребенком, о каком только можно мечтать, со своими чудными белокурыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными длинными загнутыми ресницами.   У него был свежий и розовый цвет лица здорового ребенка, и когда он улыбался, на его круглых щечках вырисовывались две ямочки.   Когда я подошел к нему, он посмотрел на меня серьезно и застенчиво и лишь с большим трудом решился протянуть мне свою маленькую ручку".


Пьер Жильяр: "Алексею Николаевичу было тогда 9 лет.   Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминавшие глаза его матери.   Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик.   Вкусы его были очень скромны.   Он совсем не кичился тем, что был Наследником престола, об этом он всего меньше помышлял.   Его самым большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенько, которые оба были несколько моложе его.


























Уроки (Предметами обучения моего ученика в это время были: языки — русский и французский, арифметика, история, география и закон Божий.   Он начал изучать английский язык лишь позже и никогда не брал уроков немецкого языка. — Прим. автора) начинались в 9 часов с перерывом между 11 часами и полуднем.   Мы выезжали на прогулку в карете, санях или автомобиле, затем занятия возобновлялись до завтрака, который происходил в час дня.   После завтрака мы всегда проводили два часа на воздухе.   Великие княжны и Государь, когда бывал свободен, присоединялись к нам, и Алексей Николаевич веселился с сестрами, спускаясь с ледяной горы, которая была устроена на берегу небольшого искусственного озера.    Он любил также играть со своим ослом Ванькой, которого запрягали в маленькие санки, или со своей собакой Джоем (Jоу), темно-коричневым спаниелем, с длинными, падающими почти до пола шелковистыми ушами.   Ванька был бесподобное, умное и забавное животное.   Когда Алексею Николаевичу захотели подарить осла, долго, но безрезультатно обращались ко всем барышникам в Петербурге; тогда цирк Чинизелли согласился уступить старого осла, который по дряхлости уже не годился для представлений.   И вот таким образом Ванька появился при дворе, вполне оценив, по-видимому, дворцовую конюшню.   Он очень забавлял нас, так как знал много самых невероятных фокусов.   Он с большой ловкостью выворачивал карманы в надежде найти в них сладости.   Он находил особую прелесть в старых резиновых мячиках, которые небрежно жевал, закрыв один глаз, как старый янки.

P.S.  В одной из телепередач о царской семье было рассказано о судьбе любимого спаниеля Джоя (JOY).   После расстрела всей семьи на одной из городских помоек был замечен Джой, голодный и исхудавший, и все время искал своего хозяина Алексея Николаевича.   Но это все будет намного позже, а пока...

Эти два животных играли большую роль в жизни Алексея Николаевича, у которого было очень немного развлечений.   Он страдал главным образом от отсутствия товарищей.   Оба сына матроса Деревенько, его обычные сотоварищи в играх, были гораздо моложе его и ни по образованию, ни по развитию ему не подходили.   Правда, по воскресеньям и праздникам к нему приезжали двоюродные братья, но эти посещения были редки.  Я несколько раз настаивал перед Императрицей на том, что это надо бы изменить.   Были сделаны кое-какие попытки в этом смысле, но они ни к чему не привели.   Правда, что болезнь Алексея Николаевича крайне затрудняла выбор ему товарищей.   К счастью, его сестры, как я уже говорил, любили играть с ним; они вносили в его жизнь веселье и молодость, без которых ему было бы очень трудно.


В 4 часа мы возвращались, и уроки возобновлялись до обеда, который подавался в семь часов для Алексея Николаевича и в восемь — для остальных членов семьи.   Мы заканчивали день чтением вслух какой-нибудь любимой им книги".



Чтобы больше прочувствовать и узнать наследника я хочу представить Вашему вниманию ту сторону жизни Алексея Николаевича, которая была скрыта от внешнего мира.   Его игры, беседы из воспоминаний друзей и приближенных.

****** Из воспоминаний Татьяны Мельник-Боткиной : *******

"Раза два приходил Алексей Николаевич. Ему было тогда 7 лет. Его очень интересовал костыль, приготовленный для моего отца, и, прислонившись лбом к плечу костыля, он выглянул между палками и спросил:

— Вы меня видите? А потом добавил:

— Чей это костыль?

Мы всегда называли моего отца «папуля», и поэтому брат ответил:

— Папулин.

Это слово, по-видимому, очень понравилось Алексею Николаевичу, т. к. он улыбнулся и в следующий раз повторил свой вопрос и был удовлетворен тем же ответом.   Когда же после нашего отъезда Алексей Николаевич спросил моего отца: «Чей это костыль?» — и тот ответил: «Мой», — он сделал разочарованное лицо.

При Алексее Николаевиче состояли тогда няня Мария Ивановна Вишнякова и дядька-боцман Деревенько, но няня была скоро сменена, и на ее месте появился гувернер-швейцарец месье Жильяр — образованный и удивительно милый человек, которого сразу все полюбили, а Алексей Николаевич завязал с ним тесную дружбу и вскоре заговорил по-французски лучше своих сестер.

Уже гораздо позже появился англичанин мистер Гиббс, не бывший в таких близких отношениях с Царской Семьей, как Жильяр, а боцману Деревеньке в качестве помощников лакеев были назначены два матроса — Нагорный и Седнев.

Помню, как обрадовал моего отца Алексей Николаевич первой, обращенной к нему французской фразой:
— Jе vous aime de tout mon petit coeur (фр. - Я Вас люблю всем своим маленьким сердцем), — сказал он ему как-то вечером на прощание".



А вот как описывает Алексея в своей книге Роберт Мэсси "Николай и Александра":

"Царевич был красивым мальчиком с голубыми глазами и золотыми локонами, которые позже превратились в каштановые и совсем перестали виться.   С самого раннего детства он был умненьким и радостным ребенком, и родители никогда не упускали случая, чтобы похвастаться им.   Когда малышу было всего несколько месяцев, царь встретил Мосолова, начальника придворной канцелярии, недалеко от детской.   «Я думаю, что вы еще не видели моего дорогого маленького царевича, сказал Николай, – пойдемте, я покажу его вам».

«Мы вошли, — говорил Мосолов,— когда ребенок принимал ванну. Он энергично колотил ножками по воде. Царь взял дитя из ванны в полотенце и поставил его маленькие ножки в свою ладонь, поддерживая его другой рукой. Это был голенький, пухленький, розовый, словом, восхитительный мальчик.

«Не правда ли, он красив?» – спросил царь, сияя от счастья».

На следующий день Николай сказал с гордостью императрице: «Вчера я продемонстрировал царевича Мосолову».

Когда пришла весна, первая после рождения Алексея, императрица стала брать его на прогулку в карете.  Она была счастлива, когда встречные, завидев экипаж, останавливались, улыбались и кланялись крохотному наследнику.   Ему еще не было и года, когда отец взял его на смотр Преображенского полка. Солдаты прокричали ребенку громкое «ура!», и Алексей весело рассмеялся в ответ".

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

По натуре он был шумным, живым, готовым на любые шалости и проказы, как и его сестра Анастасия.   Когда он научился ходить, ему нравилось съезжать по перилам в зал и врываться в классную комнату сестер, прерывая их занятия.  Затем его, протестующе размахивающего руками, выносили оттуда.   В три или в четыре года он часто появлялся у стола, описывая круг от гостя к гостю, чтобы пожать руку и поболтать с каждым. Однажды он нырнул под стол, снял туфлю одной из фрейлин и гордо отнес ее отцу как трофей. Николай строго приказал ему вернуть туфлю, и царевич вновь исчез под столом.   Внезапно дама вскрикнула.   Прежде чем надеть туфлю ей на ногу, Алексей вложил в носок огромную ягоду клубники.   После этого он несколько недель не допускался к обеденному столу.

«Он радовался жизни, когда болезнь оставляла его, и был счастливым, шумным мальчиком,— писал Жильяр.— Он был очень прост в своих вкусах и не испытывал пустого тщеславия из-за того, что он наследник, об этом он думал менее всего».   Как и у всех мальчишек, его карманы были полны веревочек, гвоздей и камешков.   В семье он слушался старших сестер и донашивал их ночные рубашки.   Однако Алексей понимал, что вне семьи, в общественной жизни он значил больше, чем сестры.   В официальных случаях именно он сидел или стоял возле отца. Только его приветствовали криками «наследник!».   Вокруг него собирались толпы людей, и каждый старался до него дотронуться.   Когда делегация крестьян поднесла ему подарки, они встали на колени.   Жильяр спросил, почему он разрешил им это сделать, и Алексей ответил: «Я не знаю.   Деревенько сказал, что так должно быть». Рассказывали, что, когда группа офицеров полка, шефом которого он был, пришла поздравить его, он прервал шумную игру с сестрами. «Сейчас, девочки, вам придется удалиться,— сказал шестилетний мальчик.— Я занят.   Меня желают видеть по делу».

Иногда под впечатлением почестей, оказываемых ему, Алексей бывал груб.   В возрасте шести лет он вошел в приемную отцовского кабинета и встретил там министра иностранных дел Александра Извольского, ожидавшего аудиенции у царя.   Извольский продолжал сидеть.   Алексей подошел к министру и сказал громко: «Когда наследник русского престола входит в комнату, все должны вставать».   Но чаще он был добрым и милым.   Одной из фрейлин матери, которая приласкала его, царевич протянул руку, точно копируя жест отца, и сказал с улыбкой: «Право, это так мило с вашей стороны».   Становясь старше, он стал более восприимчив к чинам и этикету. Когда ему было девять лет, он послал коллекцию своих любимых колокольчиков сыну доктора Боткина Глебу, который хорошо рисовал.   Вместе с колокольчиками он послал записку: «Украшай свои рисунки изображением колокольчика внизу. Алексей».   Затем, вручая записку доктору Боткину для передачи Глебу, Алексей внезапно зачеркнул свою подпись.   «Если я посылаю бумагу Глебу со своей подписью, это будет означать приказ, которого Глеб не может ослушаться, объяснил царевич. Но это только просьба, и он может не исполнять ее, если не захочет».

Чаще Алексей играл с сестрами или один.
«К счастью, – писал Жильяр,— сестры любили играть с ним.   Они вносили в его жизнь элемент юного веселья, чего иным способом просто невозможно было достичь».   Иногда он просто ложился на спину и долго смотрел в небо.   Когда ему было десять лет, Ольга спросила его, что это он лежит так тихо.   «Я люблю думать и удивляться», ответил Алексей.   «Чему?»- — Настаивала Ольга.   «О! Есть так много вещей, —сказал он, — я наслаждаюсь солнцем и красотой лета, пока могу.   Кто знает, может быть, однажды в такой вот прекрасный день я буду лишен этой возможности».


  С. Я. Офросимова вспоминает, каким она увидела маленького Алексея:

«Мне смеется прелестное личико Царевича, искрятся тем же детским любопытством большие лучистые глаза, и маленькая пухленькая ручка чинно прикладывается к матросской шапочке, на которой золотыми буквами написано: «Штандартъ».

Генерал П. Н. Краснов, замечательный писатель, который подарил нам ряд прекрасных книг, в том числе книгу «Павлоны» о Павловском военном училище, свидетельствует о любви к Наследнику Цесаревичу простых русских людей, надевших военную форму.   В январе 1907 года, когда Алексею было два с половиной года, Император решил показать Его Л.-Гв. Атаманскому полку, Августейшим Шефом которого Царственный ребенок являлся.

«Государь взял на руки Наследника и медленно пошел с Ним вдоль фронта казаков. Я стоял, — вспоминает генерал, — во фланге своей 3-й сотни и оттуда заметил, что шашки в руках 1-й и 2-й сотен качались.   Досада сжала мое сердце: «Неужели устали? Этакие бабы! Разморились!»   Государь подошел к флангу моей сотни и смотрел в глаза казакам, наблюдая, чтоб у меня-то, в моей штандартной вымуштрованной сотне не было шатания шашек.   Нагнулся наш серебряный штандарт с черным двуглавым орлом, и по лицу бородача красавца вахмистра потекли непроизвольные слезы.   И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки, и качались шашки в грубых мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел».

Живой, непоседливый ребенок, маленький Алексей часто падал, получая при этом ушибы.   Его укладывали в постель, и когда к нему приходил Государь, мальчуган просил рассказать о тех полках, Шефом которых Наследник являлся и по которым он скучал, когда болел.   Как и Державный Родитель, Алексей Николаевич был влюблен в армию и любил слушать рассказы отца об истории знакомых ему полков и о сражениях, в которых те участвовали.
Госпожа С. Я. Офросимова, о которой мы упоминали, рассказывает:

«Наследник Цесаревич имел очень мягкое и доброе сердце.   Он был горячо привязан не только к близким Ему лицам, но и к окружающим Его простым служащим.   Никто из них не видел от Него заносчивости и резкого обращения...   С интересом и глубоким вниманием вглядывался Он в жизнь простых людей, и часто у Него вырывалось восклицание: «Когда Я буду Царем, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы».


Все наставники Наследника отмечали способности ребенка, его пытливость и благородство характера.   Когда Царский поезд возвращался из Ливадии, к Императору подошел один из железнодорожных служащих.   У него была большая семья, и жалованья было недостаточно, чтобы прокормить ее.   Внимательно выслушав чиновника, Государь ласково произнес: «С этого дня Вы будете получать от Меня еще тридцать рублей в месяц».   Стоявший рядом с отцом Цесаревич, тогда еще совсем малыш, внимательно слушавший разговор чиновника с Императором, положил ручку на рукав железнодорожника и произнес: «А от меня будете получать сорок».

Хотя начиная с 17 февраля 1907 года Цесаревич числился кадетом 1-го кадетского корпуса, занимался он дома с учителями.

Русский язык преподавал господин П. Петров, французский — месье Жильяр, швейцарец, затем с ним стал заниматься английским языком мистер Гиббс.   Хотя и не сразу, но отношения между учителями и их Царственным учеником наладились и стали сердечными.   Один из них рассказывал о своем ученике: «В душе этого Ребенка не заложено ни одной скверной или порочной черты; душа Его самая добрая почва для всех добрых семян; если сумеют их насадить и взростить, то Русская Земля получит не только прекрасного и умного Государя, но и прекрасного человека».   Следует заметить, что при всей своей доброте, мальчик не терпел, когда к нему, как Наследнику Престола, относились с недостаточным уважением.

Однажды Алексей Николаевич вошел в кабинет Государя Императора.   В это время Царь разговаривал с одним из министров.   Тот, лишь чуть приподнявшись со стула, протянул Цесаревичу руку.   Но Цесаревич в свою очередь руки не подал, а лишь остановился перед ним и молча заложил руки за спину; этот жест не придавал ему занозчивого вида, а лишь царственную, выжидающую позу.   Министр невольно поднялся во весь рост, на это Наследник ответил ему вежливым пожатием руки.   Сказав что-то Императору о своей прогулке, он медленно вышел из кабинета.   Государь долго глядел ему вслед и наконец с грустью и гордостью сказал: "Да, с Ним вам не так легко будет справиться, как со Мною».   Напрасно читатель подумает, будто мягкость и вежливость Государя были признаком его слабости. О. Шавельский, протопресвитер армии и флота, весьма недоброжелательно относившийся к Государю, признавался в мемуарах, что Великие Князья почему-то боялись Государя.


Даже из рассказов недоброжелателей — таких, как бывший воспитанник школы юнг при Гвардейском экипаже Григорий Пиньковский — встает образ великодушного, благородного ребенка. С Наследником, которому тогда еще не было и трех лет, Пиньковский познакомился в 1907 году на борту «Штандарта».   Во время перехода в Гельсингфорс юнги затеяли на верхней палубе чехарду. Цесаревич, успевший привязаться к подростку, попросил его через лейтенанта Саблина прийти к нему.   Наследник смотрел на море через детскую подзорную трубу и предложил юнге:
— Пинькоськи, хочешь посмотреть? Видишь, там что-то плывет?
«Пинькоськи» ничего не видит, а только слышит смех своих сверстников, развлекающихся на палубе. «Внезапная злоба накатывает на меня, — вспоминает хам. — Не сознавая, что делаю, несколько раз шлепаю Наследника по щекам. <Спрашивается — за что?> Он недоуменно смотрит на меня широко раскрытыми глазами, на которые навертываются слезы.
— Миленький Алешенька, Ваше Высочество, я нечаянно, простите меня, — бормочу я.
Словно почувствовав неладное, к нам подходят Вишнякова <няня Цесаревича> и за ней Саблин.
— Что с Вами, Ваше Высочество? — Вишнякова смотрит на Наследника. — Отчего Вы покраснели?
Алексей смотрит на меня, на мою испуганную физиономию. Ведь, скажи он правду... я представляю, что со мной будет... Но этот мальчуган, до которого никто пальцем дотронуться не смел, тяжело вдохнул и, обмахиваясь ладошкой, коротко ответил:
— Жарко.


Даже после революции матросы , служившие на «Штандарте», сохранили теплые воспоминания о Державных владельцах яхты.   Об одном из них, некоем Крандиенко, ставшем комендантом дома предварительного заключения при революционном трибунале рассказывал А. И. Куприн.   По словам коменданта, он дружил с боцманом Деревенько, «дядькой» Цесаревича.   От Деревенько он узнал, что однажды Государь нашлепал маленького Наследника за то, что тот, не слушаясь увещеваний дядьки и вопреки запрещению доктора, лазил по деревьям.   Мальчик держался молодцом: закусил нижнюю губу и не пикнул.   Потом подошел к моряку и сказал, протягивая ручонку: «Прости меня, Деревенько».
Когда Цесаревичу исполнилось семь лет, с ним произошел следующий эпизод.   Во время пребывания Императорской Семьи в Ливадии к Высочайшему завтраку во дворец по очереди приглашались офицеры Черноморского флота.   Приглашенные рассаживались за столом согласно заранее разложенным карточкам, на которых указывались чин и фамилия приглашенного.   Увидев на приборе капитана 2 ранга П. А. Геринга карточку с указанием: «Капитан 2 ранга», Наследник попросил у офицера карандаш и великодушно произвел его в следующий чин.   Он зачеркнул цифру «2», заменив ее цифрой «3».  И подписался: «Алексей».
Заметив это, Император подошел к гостю и с улыбкой заметил: «Алексей, вероятно, хотел произвести вас в следующий чин, а на самом деле вышло наоборот!»
Откуда было знать ребенку, что «3» меньше чем «2»?


«В матери он души не чаял. Государыня отвечала взаимностью.   В ее глазах, рождение в семье царствующего Императора Наследника явилось результатом долгих часов, проведенных в жаркой молитве, символом Божия благословения, апофеозом супружеского счастья.   Конечно же, если она и проявляла излишнюю заботу о нем, то поступала лишь таким же образом, как это делали, делают и будут делать все матери до самого скончания века.  Разумеется, между матерью и сыном существовала нежная привязанность: родительница была для мальчика воплощением красоты и любви. Мне вспоминается один характерный пример этой трогательной преданности.

Мы с мужем как-то обедали вместе с Императорской Семьей, — продолжает г-жа Ден. —  После обеда Его Величество предложил нам подняться вместе с ним в спальню Цесаревича, поскольку Государыня имела обыкновение приходить к сыну, чтобы пожелать ему покойной ночи и послушать его молитвы на сон грядущий.   Было трогательно наблюдать ребенка и его мать, слушать немудреные молитвы, но когда Императрица поднялась, чтобы уйти, внезапно мы оказались в темноте: Наследник выключил электрическую лампу, висевшую у него над постелью.
— Зачем ты это сделал, Бэби?—спросила Ее Величество.
— Ах, мамочка, мне только тогда светло, когда ты со мной. А когда ты уходишь, меня обступает темнота.