Подробности

Опубликовано 06.04.2013 06:54

Просмотров: 2978

Тайны и явь Февраля

Верная служба Родине ценнее в дни падения, чем в дни ее величия

Николай II

После 2 марта 1917 года Россия ста­ла другой.    Изменились не только общественные условия, распорядок  жизни и службы, права и обязанности людей.    Повседневные радости и заботы, дела и мысли, интересы и устремления делались иными, приобретали неведомый до того характер.    Это буквально с каждым днем было заметнее, ощутимее.    Совсем недав­нее прошлое, когда над Империей гордо парил увенчанный короной Двуглавый Орел, невероятно быстро уходило вдаль, и весной того переломного года мало кто мог надеяться, что оно когда-либо вер­нется.   Праздничное ликование в России бу­шевало весь март.   Казалось, что весь на­род, в едином порыве, осуществил свою давнюю мечту — сверг ненавистное «са­модержавное иго».     В те истерически-ра­достные дни «полной свободы» у «царс­кого режима» и сторонников-то уж как будто не существовало.    Ни одного голо­са в защиту поверженных правителей не раздавалось, никто не рискнул бросить вызов мощной социальной стихии и выс­казать хоть какую-то симпатию по адре­су Николая II.

    Как-то сразу же забылось, что Импе­ратор по доброй воле, в интересах сохра­нения мира и благополучия в стране, от­казался от своих исконных полномочий, передав их своему младшему брату, Ми­хаилу.     Тогда, как и все последующие десяти­летия, много говорили и спорили над вопросом: имел ли Царь «законное пра­во» поступить таким образом, насколько его «отречение» соответствовало юриди­ческой норме?   Политики типа Керенского и Милю­кова были убеждены, что избранная фор­ма отказа от власти — «тонко рассчитан­ная интрига», что Царь стремился таким путем лишь выиграть время, чтобы потом заявить о недействительности «Манифе­ста 2 марта» (в эмиграции они уже не рис­ковали оглашать подобные абсурдные утверждения).

    Другие же были уверены, что Царь «проявил малодушие», «бросил на произвол судьбы страну в критический мо­мент», когда надо было проявить твердую волю и «беспощадной рукой подавить крамолу».     Последнее утверждение полу­чило широкое распространение в среде русской монархической диаспоры, а пос­ле падения коммунистической власти его подняли на щит и некоторые отечествен­ные записные «патриоты» и доморощен­ные «националисты». Существуют и такие, кто до сих пор уверен, что крушение Монархии случи­лось в результате международного заго­вора антирусских сил, что революция — следствие «преступной деятельности» врагов России из числа масонов, евреев, космополитической интеллигенции и выродившейся аристократии.      

   Вообще все разговоры: «правильно» или «неправильно» Николай II отрекся от престола, возможны лишь в том случае, если эту тему вырвать из общего ситуаци­онного контекста, развивать без учета конкретных исторических обстоятельств, времени и места.

 Фактически же Царя свергли. Монарх делал тот судьбоносный выбор в услови­ях, когда выбора-то, по-существу,  у него не было.    Пистолет был нацелен, и на мушке была не только Его жизнь (это Его занимало мало), но и жизнь близких, бу­дущее Отечества.   Ну а если бы не отрекся, проявил «твердость», тогда все могло бы быть по- другому?   Не могло.   Теперь это можно констатировать со всей определеннос­тью.    Практически все, все без исключе­ния, к кому ни обращался обреченный Император, умоляли, призывали, совето­вали отказаться от Короны.  Если бы от­речения не произошло, наверняка случи­лись бы кровавые столкновения, развер­нулась скоротечная гражданская война, которая неизбежно завершилась бы по­ражением исторической власти.   В тот период практически не было сколько-нибудь значительных и органи­зованных сил, готовых жертвовать соб­ственной жизнью за «Помазанника Божия».   Исторический ресурс монархизма был исчерпан; времена Сусанина, Мини­на и Пожарского давно миновали.

 Высшие элементы общества: аристок­ратия, чиновничество, интеллигенция, офицерский корпус — в значительной своей части уже настолько «европеизиро­вались», настолько прониклись эгалита­ристскими настроениями, что не воспри­нимали больше Царя фигурой исключи­тельной. Суть дела заключалась совсем не в том, «хороший» или «плохой» Монарх за­нимал Трон.   Один из самых стойких пра­вых деятелей, думский депутат Н.Е. Мар­ков, на эмигрантском съезде монархис­тов в 1921 году справедливо заключил: «Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому, что слишком слабы были ее защитники. Па­дению Монархии предшествовало чис­ленное и качественное оскудение монар­хистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли».

 Корень, первопричина трагедии ле­жат значительно глубже того, что обыч­но называется «социальным мировоззре­нием».   Оно формировалось отрицатель­ным по отношению к многовековому русскому историческому опыту не пото­му,  что люди читали какие-то книги, под­давались пропаганде «либерализма» и «демократии».   «Революционный вос­торг» марта 1917 года только этим объяс­нить нельзя.   Это лишь внешнее проявле­ние тех чувств и настроений, которые вызревали и формировались многие де­сятилетия.

 Пресловутая «европеизация» («вестернизация»), та насильственная и коренная ломка всего строя русской жизни, начатая Петром I, взрастила поколения русских, не знавших (и не желавших знать) своего прошлого, не чувствовавших значения исторических опор Руси-России.   Две главные, исходные, корневые: Самодер­жавие и Православие.   Они — органичес­кие скрепы, веками державшие все мону­ментальное здание Русской Монархии.

    При Петре I Россия «пошла учиться»  у Запада не только приемам социально­го мироустроения — «цивилизации».   Элитарные слои, ближе всего стоявшие к этому процессу «обучения», постигали не только социальные законы, приемы об­щественной организации, формы по­вседневного культурного обитания.   Они Перенимали опыт жизнеустроения у стран и народов, отвергших универсаль­ный Абсолют — Иисуса Христа.   Нет, ни в Голландии, ни в Англии, ни в Пруссии, ни в Швеции, откуда и заимствовались многие нормы общественно- государственной организации и бытовые навыки, Христа не забыли.    Однако в мире протестантизма государственные правители больше не руководствовались Его Заветом.    Вера там воспринималась как «частное дело» отдельного лица.  Ко­ронованные особы, хотя и считались пра­вителями «Божией милостью», но несли ответственность не перед Ним, а перед социальными институтами и группами.

   В России же исторически сложилась иная ситуация.   Русское Самодержавие определяло и подчеркивало полный суве­ренитет Корононосителя во всех делах и решениях, но одновременно оно и опре­деляло вассалитет Царя земного по отно­шению к Царю Небесному.   Царь Петр Алексеевич создал новую национально-властную композицию, когда правитель начал величаться Импе­ратором.   Этот титул выражал приоритет земной власти и силы.   И все.  Ничего хри­стиански ориентированного тут уже не содержалось.

 С начала XVIII века и начался отсчет странного, расщепленного историческо­го бытия России.    С одной стороны, она продолжала оставаться Православным Царством, а с другой — Империей.   200 лет после Петра I Россия выдерживала этот дестабилизирующий и аномальный симбиоз.    Личное благочестие и полная Христапреданность таких монархов, как Елизавета Петровна, Николай I, Алек­сандр III и Николай II, сдерживали разру­шительное воздействие умонастроений безрелигиозной Европы.

 Однако под сенью Империи неизбеж­но возникали группы, силы и течения, чуждые исторической почве, враждебные исконной духовной силе России — Пра­вославию.   В период последнего Царя — это уже было страшным и очевидным знаком грядущего крушения.  Различные сегменты русских элитарных слоев этого периода были или уже полностью атеис­тическими, или религиозно индиффе­рентными.    Потому так вожделенно, так восторженно тут принимались на веру все сплетни и слухи, дискредитирующие Царя, Его близких, Его окружение.

27 апреля 1917 года, выступая на со­вместном заседании депутатов Дум всех созывов, В.В. Шульгин справедливо зая­вил: «Не скажу, чтобы вся Дума целиком желала революции.   Это было бы неправ­дой...   Но даже не желая этого, мы рево­люцию творили.    Нам от этой революции не отречься, мы с ней связаны, мы с ней спаялись и несем за это моральную ответ­ственность».

 Безрассудный порыв весны 1917 года сводился к одному требованию, которое можно обозначить как «Долой все!»: Царя, министров, генералов, офицеров, полицейских, государственные учрежде­ния, традиции, нравственность, культу­ру, религию.    В реальной жизни к подоб­ному не призывали, ограничиваясь более частными лозунгами: «долой Царя», «вся власть Учредительному собранию», что, по сути дела, являлось призывом отбро­сить прошлое, перечеркнуть тысячелет­нюю историю и строить жизнь по новым, «самым справедливым» лекалам.    Но этот эксперимент удачным быть не мог.  Все жаждали «нового мира», считая, что каждому найдется в нем место.

 Трудней понять и принять позицию ближайшего Царского круга, тех сиятельных и имени­тых, кто окружал Царя в последний пери­од, кто, клялся Ему в верности и без осо­бых сожалений отрекся от Него.   Позже те, кому удалось спастись, объясняли свою трусость, собственное соучастие в круше­нии России, «тлет­ворным влиянием» Царицы, ролью Рас­путина, масонским заговором и еще чем угодно, но только не собственным без­различием и легкомыслием.    В изгна­нии сетовали, стенали, проклиная врагов Трона и Династии.   Служили поминаль­ные панихиды, славословили имя погиб­шего Царя и Его близких.

 В связи с этим русский писатель Ми­хаил Арцыбашев (никогда не принадле­жавший к числу монархистов, но возму­щенный до глубины души злодейским убийством Царя) писал в середине 1920-х годов: «Но если мы, бывшие враги быв­шего Императора, имеем хоть какое-ни­будь оправдание именно в том, что мы были врагами, то никакого оправдания нет для тех, кто "с гордостью носил вен­зеля Государя моего".   Кто покорно скло­нялся к подножию трона, кто тщеславил­ся своей рабской преданностью "обожа­емому монарху" и кто в решительную минуту предал Его.

 Эти люди со слезами умиления произ­носят теперь имя Государя, приходя в ярость, если кто-либо осмеливается при­бавить к Его титулу "бывший".  Но это не помешало им тихо отойти в сторону, ког­да "настоящего" свергали с престола.   Жалкие люди!    Где были вы, когда несча­стный Император судорожно метался между Псковом и Дно?   Где были вы тог­да, когда судьбе угодно было предоста­вить вам случай не на словах, а на деле доказать свою преданность?  Предан­ность!   Его предали все без исключения, без оговорок и без промедления.   Это был единственный случай за всю историю Февральской революции, когда не было никаких колебаний!»

 Предали Императора даже члены Им­ператорской Фамилии!   Как уже говори­лось, еще до отречения Императора Ни­колая II, 1 марта 1917 года,  Великий князь Кирилл Владимирович привел в Думу со­стоявший под его командованием Гвар­дейский экипаж и встал на сторону новой власти.    Это подразделение Императорс­кой Гвардии охраняло Царскую резиден­цию, и увод его означал, что Царская Се­мья брошена на волю случая! Но «глубоко преданного Кирилла» в тот момент не занимала судьба Царицы и Детей.   Он устремился в Петроград, что­бы находиться в центре событий.   Решал­ся вопрос о власти, и кузен Николая II значился в числе «легитимных претен­дентов» сразу же после Цесаревича Алек­сея и Великого князя Михаила Алексан­дровича. Так было по закону. Однако «таврические правители» ди­настические преимущества Кирилла не обсуждали.  Ки­рилл Владимирович оказывался в сторо­не, что его совсем не устраивало.  Преда­тельство не приносило желанных поли­тических дивидендов...

 Стать одним из героев переворота и «пристроиться к событиям» так хотелось. На следующий день над дворцом Велико­го князя развевалось красное знамя — «флаг революционной России»!   Мало того.   В начале марта Кирилл Владимиро­вич дал интервью распространенной «Петроградской газете», где без стесне­ния клеветал на Царя и Царицу, обвиняя, в частности, Александру Федоровну в германофильстве!   Этому Великому князю удалось эмиг­рировать,  и в 1924 году в Париже он про­возгласил себя «императором», о чем оповестил мир специальным «манифес­том» 13 сентября (31 августа) того же года.    Данный документ содержит немало проникновенных слов о семье Нико­лая II: «Светлая память Сих Венценос­ных Мучеников да будет нам путеводною звездою в святом деле восстановления былого благоденствия нашей Родины".    Но как же все то, что "претендентом"  на Престол было сделано, сказано и написано ранее о Царе и Царице? Да никак.  Словно не было ничего.

 Другой Великий князь, Николай Михайлович, еще до крушения Moнархии «клокотал праведным гневом» и чуть ли не на всех углах критиковал и шельмовал Венценосцев.   Александру Федоровну вообще «терпеть не мог» (называл «стервой»!) и, когда узнал об убийстве Распутина, заключил, что это «полумера так как надо обязательно покончить и с  Александрой Федоровной, и с Протопоповым». Революцию этот внук Николая I принял с восторгом. Наконец-то и в России свершилось это большое, радостное и долгожданное событие! Он так о ней мечтал, так жаждал ее.   Будучи уже давно членом одной из французских масонских лож "Биксио", двоюродный дядя Николая II наверное, увидел в тех событиях начало осуществления масонских лозунгов о братстве и справедливости.  Был сторонником превращения России в конституционную монархию.   В либерально-масонских кругах он имел прозвище "Филипп Эгалитэ", как герцог Орлеанский, принимавший активное участие во французской революции 1789г. 

 Через неделю после отречения Царя он встретил своего давнего знакомого французского посла Мориса Палеолога, и взахлеб уверял того, что «падение Самодержавия обеспечит спасение и величие России».  Это говорил человек, выдававший себя за знатока русской истории!

 Дипломата шокировали подобны явления из уст члена Императорской Фамилии.  В своем дневнике посол записал, что очень сомневается, что Великий князь будет «долго сохранять свои иллюзии».  В те же дни Николай Михаилович послал письмо министру юстиции Временного правительства Керенскому, где заявлял о готовности «от всей души» внести лепту на памятник декабристам, то есть тем, кто намеревался убить его деда!   Что это: проявление нравственной дегра­дации или форма психического расстройства?

 Да и прочие члены Династии Романо­вых показали себя в те дни не лучшим образом.  За пять месяцев нахождения Царской Семьи под арестом в Царском Селе лишь Павел Александрович посетил пару раз Царицу в самом начале событий да Михаила Александровича привез Ке­ренский проститься с братом в послед­ний день.   Да еще Королева Греции Ольга Кон­стантиновна пыталась на Пасху 1917 года вручить Царским узникам пасхальные яйца. Продержав старую женщину около ограды Александровского дворца более часа, охрана Великую княгиню так и не пу­стила во Дворец, и передачу не приняла...

 После2 марта 1917 года ни «Михайло­вичи», ни «Владимировичи», ни «Нико­лаевичи» ни разу не проявили интереса и даже письма ни одного не написали.   Никто не хотел выказать солидарность с Николаем II или проявить хоть в какой- то форме сочувствие отверженному Мо­нарху.   А это ведь был их родственник!   Но и это еще не все.

 Великий князь Сергей Михайлович —

 двоюродный дядя Царя и друг его юности вслед за своим старшим братом Никола­ем Михайловичем позволял себе высказы­ваться оскорбительно об арестованном Царе.   Летом 1917 года, после получения известия об отправке Царской Семьи в Тобольск, писал своему «брату-единомышленнику» Великому князю Николаю Михайловичу: «Самая сенсационная но­вость это — отправление полковника (так он именовал Николая II! —А.Б.) со всей Семьей с Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства — те­перь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика.  На этой почве может произойти много беспорядков».   Думается, что комментировать подобную низость нет никакой надобности...

Сама Февральская революция вспых­нула стихийно. О «революции» в различ­ных кругах давно говорили как о «неиз­бежности».   Но ее приход оказался почти для всех неожиданным.   Это жданно-негаданное событие озадачило и современни­ков, и потомков.   Много было высказано всякого рода предположений и суждений о ее причинах, предыстоках, характере, «движущих силах».   Некоторых заворожи­ли конспиралогические теории. Идея «за­говора», как казалось, многое «объясня­ла».   На самом же деле она лишь затемня­ла смысл происшедшего...

 Признавая стихийность Февраля, нельзя, однако, совсем оставлять без вни­мания целенаправленную и закулисную разрушительную работу определенных кругов и сил, стремившихся свергнуть Царскую власть.   Помимо нелегальных революционных фракций и партий, а также и общественных деятелей, дей­ствовавших открыто, сыграли свою роль и совсем тайные пружины и рычаги.

 Много написано о «тлетворном влия­нии» тайных масонских организаций и о том, что первый состав Временного пра­вительства, за исключением двух-трех лиц, состоял «сплошь из масонов».  Впол­не возможно, так оно и было, хотя здесь остается много неясностей.

Парадоксальный Василий Розанов сумел обнажить суть происшедшего: «Русь слиняла в два дня.  Самое боль­шее — в три.   Даже "Новое время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь.   Поразительно, что она разом рас­сыпалась вся, до подробностей, до част­ностей...  Собственно, отчего мы умира­ем?  Нет, в самом деле, — как выразить в одном слове, собрать в одну точку?  Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя. Mы собственно, самоубиваемся».

 Главные объяснения происшедшего находились не там, где их часто искали любители простых ответов на головоломные вопросы.  Эрозия политических и религиозных чувств, убеждений, пристрастий, стремлений людей — вот где корень событий.  «Отречение от старого мира» началось не на социальной сцене и произошло отнюдь не в большевистскую эпоху.

 Падению Православной Монархии предшествовало крушение монархического мировоззрения у элиты.  Русское «образованное общество» сначала начало отрекаться от Бога, а потом и неизбежно — от Царя.   Предотвратить эту  духовно-нравственную катастрофу был не в силах никакой правитель"

Часть главы из книги - А.Н.Боханов "Николай II". - М.: Вече, 2008. - 528 с.: ил.

• < Назад
• Вперёд >